Где двое или трое во имя мое. Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них Где соберутся двое имя мое

1 ноября 2017 Сергей Волконский

В своих мемуарах князь Сергей Михайлович Волконский (4 мая 1860 г. - 25 октября 1937 г.), театральный деятель, режиссёр, критик, сын первой русской женщины-богослова Елизаветы Григорьевны Волконской, вспоминает события начала ХХ века. Читая православных публицистов, слушая православных проповедников сегодня, мы видим – уроки прошлого так и не выучены, ошибки и преступления не осмыслены.

Михаил Александрович Стахович, брат моего покойного приятеля, осенью 1902 года прочитал на миссионерском съезде в Орле доклад о свободе вероисповедания. Михаила Стаховича я знал очень мало и никогда не подозревал в нем «единомышленника». В то время он был Орловским губернским предводителем дворянства; впоследствии он стал видным членом Государственной думы. Его речь прокатилась из конца в конец земли русской; она произвела впечатление бомбы; о ней говорили и в иноземной печати. Я в то время был во Флоренции, погружен в свои записки по тем же вопросам. Узнав о совершившемся из русских газет, я восчувствовал прежде всего сильную радость при мысли, что я не один, что человек решился и нашел случай вынести эти вопросы на арену общественного обсуждения.

Понятен прилив интереса, но прибавлялся для меня новый интерес: как отзовутся на речь Стаховича? Как откликнется духовенство, что сделает правительство, что скажут газеты? Ведь это же в первый раз люди приглашались высказаться. Каждый день я прочитывал все, что относилось к этому делу; газеты, журналы, письма с родины были полны речью Стаховича, и все это заполняло страницы моих тетрадок. На основании всего этого накопившегося материала я по приезде в Петербург составил доклад, который предназначался в Религиозно-философское общество, в то время Победоносцевым скрепя сердце разрешенное. (…) Доклад мой был напечатан в журнале «Новый путь» за 1903 год в протоколах заседаний Религиозно-философского общества.

В сентябре 1902 года перед собранием учителей и ревнителей Христовой церкви и Христова учения один человек произнес слово.

Он высказал, что несправедливо преследовать человека за то, что он верит так, как ему верится, а не так, как другие хотят, чтобы он верил; что жестоко наказывать человека за его религиозные убеждения в надежде, что наказание может просветить заблуждающегося; что позорно насильственными мерами пополнять стадо Христово; что для самих представителей церкви тяжело - должно бы быть тяжело - сознание такого положения вещей, при котором паства их рядом с людьми искренно верующими, переполняется людьми, причисляющимися к господствующему вероисповеданию ради тех преимуществ, коими оно обставлено; что не может пастырь радоваться многочисленности своей паствы, верить в искренность ее, когда принадлежность к этой пастве обставлена житейскими обеспечениями и приманками; что, наконец, для пасомых, для мирян не может не быть тягостным такое положение, при котором подвергается сомнению искренность каждого православного, ибо каждый православный в ответ на свое исповедание веры рискует услышать насмешливое восклицанье: «Да, как бы не так. Так мы и поверим, что вы по убеждению православный; докажите, что вы по свободному выбору сердца исповедуете православие, а не ради благ земных. Вот такой-то, например, - верю, что он по убеждению: он страдает в своей службе, он страдает в своих гражданских правах, потому что он католик; но он не хочет быть иным - верю в искренность его убеждений.

Вот этот человек страдает в правах гражданина, семьянина; он влачит свои дни в изгнании, оторванный от детей, потому что он сектант, но он предпочитает все сносить, чем умереть в другой вере, - верю в искренность его убеждения. А вы, под прикрытием закона, под охраной власти, тоже уверяете, что вы по убеждению. Извините. Вот когда вас начнут преследовать, как других, или когда другие сравняются с вами, ну тогда мы поговорим об убеждении, а до тех пор не поверю; вы православный страха ради иудейского».

Вот под каким нареканием поставлен, собственно, каждый православный в России. Только человек вполне безразличный к вопросам духовной жизни может не страдать от подобного положения вещей и не чувствовать оскорбительности и жестокости его.

Содействовать разъяснению этих вопросов в духе учения Христова - обязанность каждого из нас, тем более пастырей и миссионеров церкви. Первый и существеннейший к тому шаг - ходатайство об отмене уголовной кары за отпадение от господствующего исповедания.

Таков смысл слов, которые произнес на Орловском миссионерском съезде один, как его впоследствии назвали, «светский, посторонний съезду человек». Буря, поднявшаяся вокруг этой речи, длилась более двух месяцев и уже в последние дни, к сожалению, утихла, прекращенная цензурными распоряжениями. (…)

Я начал со дня появления первой газетной заметки отмечать все, что мне по этому поводу попадалось в печати. Составилась как бы летопись вопроса с критической оценкой слов и событий, с примерами, анекдотами и пр.

Прежде всего несколько фактов. (…) В прошлом году я ездил в Варшаву. Дорогой читал местные газеты. В большинстве номеров, то из одного города, то из другого, в отделе «происшествий» попадались известия вроде следующего: «Такого-то числа, по улице такой-то, в доме номер такой-то полицией обнаружено собрание человек в двадцать пять, сошедшихся для чтения Св. писания и для молитвы. Имена их переписаны, и виновные будут привлечены к ответственности». Один представитель судебного ведомства мне передавал, что в протоколе одного исправника значилось, что у задержанных «отобрана книга, именуемая Евангелие». Стало быть, теперь это даже не скрывается; об этом печатается среди краж со взломом и мошенничеством. «Идеже двое или трое собраны во имя Мое», - тут и городовой.

Года два тому назад мне пришлось видеть кипу прошений от разных лиц, так или иначе пострадавших за веру. Запомнились мне два. Одно от бывшего фельдфебеля, сектанта; просит вернуть двух отобранных у него дочерей, сданных на воспитание чужим людям в православную семью в соседнем селе. Другое прошение семидесятилетнего старика сектанта, два года как высланного из Курской губернии на Кавказ: просит позволения вернуться, чтобы умереть на родине. Это третье его прошение на Высочайшее имя…

Один вновь назначенный генерал обходит свою часть; около обоза видит бравого с седыми усами фельдфебеля:

Сколько лет на службе?

Сорок, ваше превосходительство.

Отчего же до сих пор при обозе?

Виноват, ваше превосходительство, к сожалению, я католик.

Вот что произошло в одной из западных губерний летом 1902 года. Об этом говорилось в местной газете и перепечатано в одной из столичных. Двадцать человек крестьян, «обнаруженных», были привлечены к ответственности. У мирового судьи они назвали себя баптистами. Но судья усомнился: а может быть, штундисты? Это далеко не то же самое «по последствиям». Как разобраться? В самом деле, решение таких вопросов требует чуть ли не богословских сведений, которых образовательный ценз мирового судьи, во всяком случае, дать не может. И вот на суд в качестве эксперта приглашается священник. Экспертиза признает обвиняемых баптистами. Баптисты официально разрешены, и потому они от «ответственности» избавлены.

Однако «дело» тем не кончилось. Хорошо не помню, каким образом и в силу чего, но вопрос пошел на рассмотрение высшего начальства. И вот - следующее разъяснение. «Баптисты действительно разрешены, но баптисты - немецкая секта, разрешается немцам, русских же баптистов с точки зрения закона не может быть: такие-то подсудимые не баптисты, а выдают себя за таковых, будучи на самом деле штундистами, а потому ответственности должны подлежать». И они были оштрафованы по 18 рублей каждый. Здесь еще более, чем самый факт оштрафования, ужасна аргументация: «русских баптистов не может быть». Да я завтра сделаюсь баптистом, разве я перестану быть русским? Я понимаю, если бы баптисты были какой-нибудь политической партией на пангерманской подкладке; тогда бы, конечно, русский, сделавшись баптистом, тем самым переставал бы быть русским. Но религиозные верования разве снимают национальность? И как же запретить человеку причислять себя к тому или иному верованию? И кто же здесь, наконец, судья? Для диагноза физической болезни нужен посторонний эксперт, но о вере своей свидетельствует человек сам.

(…) На каждом шагу можно встретить в газетных некрологах выражения вроде следующего: «Покойный был по крови и по вере совершенно русский». Все это читают, повторяют, и никто не видит всю несообразность подобного сочетания слов, как - «русский по вере». Во-первых, если уже признавать, что верою определяется национальная принадлежность человека, то в силу той же самой веры покойный с таким же успехом мог бы быть - по вере - совершенный грек. Но как же не понять, что это есть бессмысленное сочетание слов: по вере, по религии - и потом название национальности. Ведь это из двух разных областей, это все равно что связать существительное из ботаники с прилагательным из зоологии. «По религии совершенно русский», «по религии испанец», «по религии бельгиец» - это то же самое, что «весом совершенно зеленый», «цветом совершенно квадратный». К сожалению, такое искажение мышления воспитывается в нашем обществе систематически и поддерживается неустанно и печатью, в особенности так называемой «охранительной», и духовной литературой, и администрацией.

(…) Смешение понятий внедряется в общественном сознании все более и более. Только православный - истинно русский; неправославный уже ненастоящий патриот. Недавно один господин в газетах защищался против того, что его назвали поляком. «Правда, мой род польского происхождения, но уже мой дед»… Вы думаете, что? Говорил по-русски, а по-польски не говорил? Или переселился в центральные губернии, или проливал кровь свою за русское отечество? Одним словом, доказал свою принадлежность к русской народности? Нисколько: «Мой дед уже похоронен в выстроенной им православной церкви». Логика: мой дед православный, ergo - я русский. Переходящий из православия в другую веру не только отступник от своей церкви, но предатель родины, а человек, поднимающий голос за непреследование других религий, - потрясатель основ…

Позволю себе привести пример, ценный в том отношении, что в нем одинаково выступают и корень зла с особенной ясностью, и последствия его в каких-то прямо трагических размерах.

Во всеподданнейшем отчете обер-прокурора Святейшего Синода за 1898 год есть отдел об определении вероисповедной принадлежности бывших униатов (в главе III, озаглавленной «Об утверждении веры и благочестия»). Оказывается, человеку, если он бывший униат, не дано право иметь свое суждение о том, к какой вере он принадлежит, а это определяет и решает за него Холмско-Варшавское епархиальное управление, которому преподаны в 1892 году «руководственные правила». Кто недоволен своей классификацией, может пожаловаться в Святейший Синод. «Означенные жалобы подаются в двухмесячный срок со дня объявления просителям решения епархиального начальства». Те, которые за уничтожением унии все-таки желают записаться в католики, называются «упорствующими». Таких «упорствующих» в отчетном году было, по всеподданнейшему отчету, 83000 душ обоего пола.

Это - официальное признание; но, по словам одного местного архиерея, их более 122000. Нравственная тяжесть всего этого увеличивается практически еще тем, что католический священник, совершивший требу над упорствующим, подвергается ответственности как за совершение требы над православным. Целые поселения в Западном крае лишены церковной помощи. В одной губернии было еще два года тому назад (не знаю, как сейчас) одиннадцать католических приходов без священника. Люди рождались и умирали как скоты. (…) Все это положение вещей вырастает на почве смешения религии и национальности, так как во всех административных мероприятиях кладется в основу тот принцип, что поляки могут быть католиками, а русские должны быть православными.

(…) Теперь перейдем к полемике, вызванной орловским инцидентом.

С самого начала стало заметно стремление свести вопрос с его настоящей почвы и завести спор не о вопросе, а вокруг него. Первый фазис полемики был политический; даже того менее - фазис определения полицейской благонадежности говорившего. Помещик Нилус кричал в «Московских ведомостях», что Стахович - Робеспьер; Суворин в «Новом времени» клал руку в огонь, что он не Робеспьер.

Со статьей преосвященного Никанора в «Московских ведомостях», где доказывалось, что совесть - судья, судья же ограничен законом, следовательно, «сказать - свобода совести значит сказать абсурд», вопрос переносился на философскую почву. Епископу Орловскому возражал Розанов, философ, критик, публицист. И вот мы стали свидетелями, собственно, неслыханного явления: в одном из основных вопросов религиозной жизни светские люди принимались поучать духовных пастырей. «Светский, посторонний съезду человек» поднял вопрос о свободе вероисповедания перед синклитом пастырей почти в тот момент, когда они уже собирались расходиться. Они объявили, что не могут принять предложение докладчика об отмене уголовных наказаний по преступлениям против веры не только «по несоответствию его с задачами съезда, но и по существу». Церковь в лице своих представителей, таким образом, сперва как бы уклоняется отвечать, а затем устами епископа прямо отвечает отрицательно; она не только осуждает стремление к свободе совести, она ее самой не признает.

Среди всего этого психология православного духовенства мне представляется в некотором роде трагической. Ему во всеуслышанье, всенародно предъявляются факты насилия, совершаемые во имя той веры, коей оно есть провозвестник, факты, не только с его ведома совершаемые, но, согласно закону, по его инициативе возбуждаемые, и оно, духовенство, не может осудить тот принцип, в силу которого насилия творятся, не может - вследствие своей зависимости от светской власти. В душе, может быть, многие (даже, может быть, и каждый) возмущаются и сожалеют, что им приходится быть пособниками, - но нельзя, начальство приказало так поступать, а раз мы так поступаем, то надо же и обставить свои поступки; начальство требует: говорите, пишите, доказывайте, что поступки ваши правильны.

И вот создается литература, отчасти заготовленная на все случаи вперед самим начальством, - «понеже, - как говорил Петр Великий епископам Синода, - не всяк епископ слово чисто сложить может», - отчасти составленная из писаний по каждому данному случаю, либо по приказанию, либо от себя, усердствующим автором. Два типа писаний наблюдается в этой литературе, два приема. Или фактическая сторона уменьшается до минимума, сводится до размеров «прискорбного случая», в котором почти сходит на нет (батюшка, говорящий, что «не говорил», или «не так» говорил, или «не там»); или вопрос переводится на отвлеченную почву, где, для отвода глаз, пускается в ход такой аппарат философских терминов вперемежку с елейно-умиленными, что в этой смеси все пути мышления теряются и, что называется, все концы в воду.

Все, что пишется и печатается в этом духе, не может быть выражением взглядов всего духовенства. Это видно и из разговоров, и из того немногого, что иногда проникает в печать. И вот где трагизм целой корпорации, поставленной между требованиями и побуждениями совести. Смотрит ли священник на свое служение с точки зрения «жены и малолетних детей» или служит по убеждению, ему одинаково должно быть стыдно и невыносимо от той роли, которую его заставляют играть, и положение его трагично. Но орловским инцидентом трагизм обострен до последней степени. Все ждут, смотрят, вопрошают… Что отвечать священнику?

(…) Что не все священники отмалчиваются, а с другой стороны, не все говорящие думают согласно образцу, утверждаемому «охранительной печатью» и «Миссионерским обозрением», тому пример письмо священника Черкасского в «Петербургских ведомостях»:

«Не тяжело ли для всей нашей Русской земли и для нашего православия, что мы, вступая в XX век, до сих пор не можем отрешиться от обычая преследовать тех людей, которые не одинаково с нами мыслят, веруют и исповедуют иную веру? У нас отменено рабство телесное, но неужели можно спокойно смотреть на порабощение духовное?.. Если человек есть действительно свободное, разумное существо, то дайте же ему возможность свободно избирать веру и исповедовать ее. Не преследуйте его, если он совсем отказывается от внешнего исповедания веры, или переменил ее на другую».

Статья священника Черкасского - второе слово из среды духовенства в этом направлении. Было еще коротенькое скромное письмо в «Новом времени» под инициалом «У», в котором смелый батюшка заявляет, что преосвященный Никанор ошибается, а г. Розанов пребывает в полном согласии с апостолом Павлом.

К сожалению, в печати эти два голоса остались единственными из духовенства. Все остальное было в совсем ином и, должен сказать, безотрадном духе; и безотрадно не только направление, а самые способы мышления, приемы полемики. (…) Все, что появлялось на страницах «Московских ведомостей» за подписями Рождественских, Знаменских, Симанских и других, ряд возражений, опубликованных в «Орловском вестнике» и перепечатанных в других газетах, все это канцелярское богословие - какая-то логическая немощь, облекающаяся в елейно- благолепную церковность на подкладке политической благонадежности.

Эта последняя нота так сильна, что она пробивается сквозь всякую другую аргументацию, лезет вперед, и теперь уже не только всякий церковный, но всякий философский вопрос на богословской почве превращается в вопрос полицейско-политический; это какой-то заколдованный круг, из которого никто выйти не может и в который непременно всякого хотят втащить. Вселенская церковь Христова больше не упоминается, христианство упоминается не в смысле доктрины - «вы мыслите, чувствуете по- христиански или не по-христиански», - но в смысле организации, корпорации, и тут в смысле тела Христова нам говорят только об одном: русская православная церковь, и всякий вопрос, возникший на почве религиозной, переводится на почву «русскости».

Все пускается в ход, чтобы это смешение понятий не только укрепить, но как бы освятить свыше. Уже апостолы, видите ли, знали, намекали, предвидели, предсказывали. Апостол Павел говорит, что антихрист придет, когда будет взят из мира «удерживающий». Оказывается, под «удерживающим» апостол разумел русское самодержавие. В Апокалипсисе говорится о Деве с Младенцем во чреве. Оказывается, что эта Дева - православие, а Младенец во чреве - Россия. Что же удивительного, что, с одной стороны, простой народ говорит: «Известное дело, все святые говорили по-русски», - а с другой стороны, г. Скворцов в январском номере «Миссионерского обозрения» называет требование свободы и непринуждения в делах веры подкопом под русскую государственность. Можно спорить против мнений, нельзя спорить со смешением понятий…

Через месяц после орловского инцидента появилась проповедь отца Иоанна Кронштадтского. Выписываю то, что было в газетах.

«В наше лукавое время появились хулители святой церкви, как граф Толстой и в недавние дни некто Стахович, которые дерзнули явно поносить учение нашей святой веры и нашей церкви, требуя свободного перехода из нашей веры и церкви в какие угодно веры.

Что это такое? Отречение от христианства, возвращение к язычеству, к одичанию, к совершенному растлению нашей природы? Вот куда ведут наши самозванные проповедники.

Нет, невозможно предоставить человека собственной свободе совести потому именно, что он существо падшее, растленное, и у человека страстного и совесть грешная, и свобода растленная, а у иного и совсем сожженная.

Благодаря проповедуемой ныне Стаховичами свободе совести многие стали совсем жить без совести: юноши, женский пол, мужья и жены, торговые аферисты, банкиры, - отсюда жалкое растление многих.

Вообще жизнь утратила у многих христианский характер и стала хуже языческой. Отсюда происходят убийства, самоубийства, частые поджоги; отсюда неповиновение детей родителям, юных старшим, подданных начальству. Выходит все наизнанку…

Вот свобода совести к чему приводит».

(…) Малое знакомство публики с терминами и безразборчивое с ними обхождение полемистов внесло немало туманности в полемику. Епископ Никанор и отец Иоанн прямо употребляют слова «свобода совести» в смысле «распущенность»; за ними и многие другие отождествляют требование свободы исповедания с требованием безнаказанности за всякие бесчинства и изуверства. На это даже и отвечать не приходится: пусть говорящие проверят сами себя.

Наконец вышел знаменитый ноябрьский номер «Миссионерского обозрения». В нем целый отдел посвящен орловскому инциденту. Статьи расположены в следующем порядке: 1. В. А. Тернавцева «Вопрос о свободе совести на Орловском миссионерском съезде». 2. Текст доклада Стаховича. 3. Епископа Никанора «Свобода совести как христианская основа». 4. Священника-миссионера Потехина «В чем находят себе оправдание меры государственного принуждения и воздействия на раскольников и сектантов». 5. Воронежского епархиального миссионера Т. Рождественского «Свобода совести и русское законодательство о сектантах». 6. Краткий свод словесных возражений тамбовского миссионера Айвазова, Тернавцева и редактора «Миссионерского обозрения» В. М. Скворцова.

Странное впечатление производят все эти статьи. Они снабжены, если можно так выразиться, всею оболочкой серьезного исследования, но на самом деле под оболочкой внешних приемов я напрасно ищу одного ясного, точного положения: все шатко, туманно, приблизительно, не говоря уже о противоречиях. Одно общее все-таки ощущается у всех этих авторов, одно ясно выраженное положение. Приведу его со слов священника Потехина, который выражает его наиболее просто, реально и, будем иметь смелость назвать вещи их именем, - наиболее цинично:

«Мы благословляем государственную власть в России, которая, начиная от помазанника Божия, благочестивого царя нашего, и кончая слугами его, всеми этими губернаторами, судьями, исправниками, становыми и урядниками, - так ненавистными «свободной совести» пропагандистов, - идет на помощь церкви, препятствует свободе отпадения и совращения и дает время пастырям и пасомым их исправиться и укрепиться, чтобы они наконец вошли в свою силу и просвещали бы, и охраняли бы, и спасали бы охраненное ими стадо Божие». Итак, государство путем запрещений своих под страхом уголовных кар сберегает паству церкви до каких-то неизвестных времен, когда она «наконец» «оправится» и уже сама будет заниматься ими.

Развивая свою мысль о «провиденциальном» значении государственной власти, священник Потехин договаривается до того, что будто бы «даже во времена гонений, когда государство стремилось разрушить церковь, даже в те времена эта самая власть в силу собственного принципа закономерности обуздывала народные движения против христианства и не давала врагам его со свободной совестью… до конца губить церковь Христову».

И оказывается, что только благодаря заботливости языческих правителей, гонителей христиан, церковь спасена от гибели. «Язычники, иудеи, магометане вовне, - продолжает священник Потехин, - и бесчисленные еретики внутри церкви, все они, по человеческим понятиям, могли много раз разрушить церковь Христову, и все они были сдерживаемы рано или поздно «законом», мерами власти государственной, которая, сознательно или бессознательно, это другой вопрос, в своих собственных интересах или в интересах церкви, сдерживала совершение величайшего после грехопадения прародителей и распятия Христа на кресте беззакония - разрушение церкви Христовой ».

(…) Кажется, еще ни один церковный писатель не договаривался до того, что если врата адовы не одолели ее, то этим церковь обязана между прочим Нерону и Диоклетиану…

Итак, несокрушимость церкви обеспечена (так нас учат наши пастыри церкви) властью государственной, покоится на начале человеческом, земном, преходящем. Можно ли серьезно подойти к какому-либо выводу, выросшему на подобном основании? Можно ли серьезно говорить о вопросах церкви с теми, кто сам о ней так говорит? Очевидно, нет, ибо это разговор о разных предметах. То, что они называют церковью, это нечто ими самими сочиненное, ими составленное и объясненное, но уже совершенно не то, что действительно есть церковь. Нельзя же в самом деле верить, что при перемене государственного строя в той или иной стране рухнет Вселенская Христова церковь. То, что построено на государстве, что на земных началах утверждено, то, конечно, испытает преходящесть всего земного, но Вселенская церковь не рухнет - по крайней мере это обещано, хотя священнику Потехину обещание это и не кажется вполне надежным и много раз, по его мнению, церковь висела на волоске. Убедить отца-миссионера в неосновательности его опасений, конечно, трудно, но еще труднее видеть в церкви, о которой он говорит как о спасенной от гибели мерами государственной власти, ту церковь, о которой сказано, что врата адовы не одолеют ее. Когда мне это скажет чиновник департамента, я ему скажу: «Виноват, вы не знаете, что такое церковь, вы заблуждаетесь». Но когда мне это или подобное вышеприведенным изречениям говорят пресвитеры и епископы, то я им говорю: «Вы знаете, что такое церковь, но вы ее искажаете».

(…) Во всякой стране, где есть церковная цензура, то есть цензура церкви без вмешательства гражданской, такие писания были бы осуждены как противоречащие свидетельству церкви о самой себе. Да и весь упомянутый номер «Миссионерского обозрения» производит впечатление какого-то отречения церкви от самой себя ради чего-то другого, якобы более общего.

(…) Ясности! Ясности! - восклицаешь все время, читая наших полемистов. Епископ Никанор находит, что о свободе совести нельзя даже говорить, потому что это есть логический абсурд; отец Иоанн Кронштадтский говорит о свободе совести как о чем-то, что у нас уже существует, и перечисляет ее пагубные последствия; г. Тернавцев утверждает, что свобода совести переходит в свободу от совести, считает ее, значит, логически возможной, но нравственно нежелательной; священник Потехин считает выражение «гонитель свободы совести» клеймом для христианина, значит, признает свободу совести чем-то уважительным, чего преследовать и отнимать нельзя; по мнению миссионера Айвазова, отделение церкви от государства подобно отделению души от тела и «не может возбудить сочувствия с нашей стороны»; по мнению «Церковных ведомостей», от такого отделения церковь только бы выиграла (как известно, она «жертвует собой»).

Света! Мы молим о свете. Только не оттуда он, кажется, брезжит, откуда мы вправе ожидать его.

«На предложении Стаховича, - говорит Тернавцев, - необходимо остановиться с большим вниманием, потому что почти вся образованная Россия думает так же, как он». Да, и в этом наша надежда. И мы признательны г. Тернавцеву, что он взял на себя труд подсчитать нас; если бы это сделал один из нас, его бы, вероятно, обвинили в самообольщении. Но г. Тернавцев забыл присоединить к образованной России ту «необразованную», которая самою жизнью и понесенными за веру страданиями научена если не думать, то, во всяком случае, чувствовать так же, как мы.

«Совесть человеческая единому Богу токмо подлежит, и никакому государю не позволено оную силою в другую веру принуживать». Мы уповаем, что наступит день, когда эти слова Петра Великого будут выражать собой не теоретическое пожелание, а подтверждение практического порядка вещей в нашем отечестве. Всякая попытка оправдать противное идет вразрез с духом христианства и ведет к искажению понятия православной церкви. Если сами представители священства принимаются за такого рода задачу, то это только доказывает внутреннюю слабость церкви, вынужденной цепляться за постороннюю помощь и прибегать к чужим мерам, чтобы заменить бессилие своего меркнущего авторитета. Вернет же себе церковь свой авторитет только тогда, когда будет признана ненормальность ее канонического положения в России. А сейчас ненормальность больного организма объявляется нормальной, и ложными теориями силятся эту ненормальность оправдать. Это может усыпить умы, но не может излечить больного организма. Мы больны. Россия больна, и, что хуже всего, больна духом. Для оздоровления ее одно только средство - освобождение духа в делах веры от вмешательства недуховной власти и возвращение церкви утраченного авторитета. Считаю это главной, существеннейшей, более того - единственной реформой. Не хочу сказать, что когда это будет, то настанет золотой век, но пока этого не будет, все другие реформы - напрасная трата сил.

(…) Перечитывая эти строки, написанные двадцать лет тому назад, и сейчас еще задыхаюсь от тогдашнего угара. Кричит разум, совесть вопиет, и встает на дыбы все внутреннее существо. Ясно становится, что не могла держаться такая ложь; она должна была рухнуть. Но в мире нравственном зло, которое рушится путем уничтожения, а не путем врачевания, приводит к обратному результату - как отражение в воде опрокидывает колокольню; и физический принцип возмещения превращается в нравственный принцип возмездия.

Сейчас мы проходим через период возмездия, и, как всегда бывает, страдает огромное большинство людей неповинных. Против возмездия ополчаться нельзя, его можно только сносить: чем глубже причина, тем неизбежнее последствие. Но возмездия ниспосылаются не ради одного только наказания, а ради возрождения. Условие возрождения - осознание причин, осознание своего греха. Есть ли в нас это осознание? Сомневаюсь. Я думаю, что в этих вопросах если произошел сдвиг, то очень незначительный в смысле численности; опасаюсь, что люди, покинувшие Россию и там, за рубежом, работающие над «восстановлением», понимают это восстановление в цельном смысле этого слова. Боюсь, что, выйдя за пределы родины, они только переменили место и унесли с собой все то самое, чем жили прежде, - без разбора, без проверки, без переоценки. И в поклаже их остались невытравленные зародыши, невырванные корни старых неосознанных грехов, старой, ими не ощущавшейся болезни. Заставить людей ощутить болезнь своего миропонимания, заставить почувствовать присутствие разлагающегося яда в том, из чего они хотят строить, есть обязанность всякого, кто сам - это чувствует. Вот почему счел долгом своим дать место на этих страницах тому, что затемняло нашу жизнь в те минувшие годы, об исчезновения которых столь многие сокрушаются.

Большевизм смахнул все прошлое - с тем хорошим, что в нем было, но и с тем плохим, что в нем было. Сокрушаться об исчезновении хорошего - бесполезная трата чувствительности; но осознание плохого, оценка его и закаление себя в ненависти к этому плохому - есть воспитательный долг тех, кто хочет работать над восстановлением достойного отечества. Не для того большевизм все опрокинул, не для того на месте лицемерия поставил цинизм, чтобы мы на пустом месте этого цинизма восстановляли лицемерие. (…)

Иллюстрация: Михаил Стахович, прот. Иоанн Кронштадтский, Сергей Волконский

Обычно мы вырываем из контекста 20-й стих и полагаем, что здесь говорится о церковных службах. Но здесь имеется в виду совершенно другое. Стихи 19 и 20 нельзя разделять. Стих 20 говорит о том, что, когда два человека договариваются и встречаются, чтобы помолиться о чем-то, Иисус приходит к ним, чтобы проследить за исполнением их просьбы. Иисус здесь говорит не о службе в церкви, хотя, конечно, Он там присутствует.

Если двое договорятся вместе молиться за исцеление, свое или своих близких, во имя Иисуса, Бог обязан ответить на такую молитву, потому что Он следит за тем, чтобы Его Слово исполнялось (см. Иер. 1:12).

В стихе 19 сказано «двое из вас на земле». Не двое на небесах. Всего два человека соглашаются «просить о всяком деле». Не правда ли, исцеление снова не исключается из списка?

Двое могут быть семейной парой. У нас с женой получались великолепные молитвы в согласии. Но все равно ко мне приходили люди и говорили:

Брат Хейгин, мы попробовали, и ничего не получилось.

Не надо пробовать, надо делать. Иисус не говорил, что двое будут пробовать соглашаться. Нет, Он сказал делать это.

Иногда мы начинаем думать так: «Вот если бы собрать побольше людей, хотя бы тысячу, и чтобы все они молились об одном, тогда, наверное, будет результат». Но это человеческое рассуждение. Бог сказал, что даже двое могут все сделать! Двое - и больше не надо! Он не сказал, что к соглашению должна прийти вся церковь (попробуйте уговорить всех молиться за ваше здоровье!). Двоих вполне достаточно для результата.

Иисус сказал: «Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле... будет им». Он не сказал, что может получиться или, скорее всего, получится. Он сказал: «Будет им от Отца Моего Небесного».

Часто меня просят присоединиться в молитве за финансовое, физическое или духовное благополучие. Я беру людей за руки и говорю:

Мы держим друг друга за руки в знак нашего духовного единения. Мы соглашаемся, что наша просьба услышана. Мы не загадываем на будущее, потому что это будет не вера, это будет надежда. Мы соглашаемся с тем, что наша молитва услышана и наша просьба выполнена уже сейчас. Мы славим Господа за это. Верой нашей свершилось то, о чем мы просим.

После такой молитвы я спрашиваю человека:

Получилось ли то, о чем мы просили?

Восемь раз из десяти я получаю примерно такой ответ:

Брат Хейгин, я надеюсь, что получилось...

Нет, не получилось. Я верю, а ты надеешься. Нет согласия, нет результата» - вот что я вынужден говорить им в ответ.

Если на молитву нет ответа, не нужно бранить Бога или бросать косые взгляды на Библию. Друзья, если молитва не сработала, виноваты мы с вами, потому что Иисус Христос не может лгать! Мы должны признать, что не получилось у нас, и исправить свои ошибки.

Добавь прославления в свои молитвы и получи результат!

Когда я говорю, что не нужно молиться за свое исцеление, люди смотрят на меня с непониманием. Многие не получили исцеления, потому что верят не в Слово Божье, а в свою молитву. Они считают, что молитва сделает для них то, что должен сделать Бог. Но молитва действительна только тогда, когда она основана на обетованиях Слова Божьего.

Кажется, что большая часть наших молитв - это просьбы или обращение к Богу со своими желаниями и нуждами. Это, безусловно, соответствует духу Писания, но не стоит забывать и о молитвах восхваления. Добавьте прославления Господу в каждую вашу молитву и она станет более приятна Богу.

Один евангелист-пятидесятник рассказал мне, как пришел к пониманию этого. Еще в молодости, в 1930-е годы, он болел туберкулезом и был при смерти.

Он не вставал с постели, болезнь поразила оба легких, которые сильно кровоточили. Его семья была вынуждена переехать на ферму родителей жены.

Однажды, когда его тесть был в поле, а жена и теща стирали белье на заднем дворе, он попросил у Бога сил, чтобы добраться до небольшой рощицы, которая была примерно в четверти мили от дома. Он решил, что будет молиться, пока Бог не пошлет ему исцеление, или пока не умрет, - одно из двух.

Он добрался до деревьев и упал без сил. Он даже не смог бы позвать на помощь, потому что лишился голоса. Никто не знал, где он.

Тебя найдут только тогда, когда сюда слетятся стервятники, - сказал ему сатана.

Отлично, - ответил евангелист, - за этим я сюда и пришел. Я немного отдохну и начну молиться об исцелении или умру прямо здесь.

Он лежал под деревьями и размышлял, набираясь сил для молитвы. Он вспомнил, как путешествовал по стране и всегда оставлял молитвенные просьбы. За него молились сотни людей. Может быть, тысячи. Молились все его знакомые, все церкви, в которых его знали. Те, кто обладал даром исцеления, возлагали на него руки. Все.

Если собрать все молитвы вместе, получатся сотни часов. Добавьте к этому лучших целителей, которые возлагали на него руки. Но он продолжал болеть. Что-то было не так.

Я решил не молиться вообще, - сказал мне этот человек, - я увидел, почему мои молитвы не помогали. Мне были совершенно не нужны все эти молитвенные просьбы. Я собрал целую толпу, которая за меня молилась. А получается, что я просил у Бога то, что Он мне уже и так подарил!

В Библии сказано, что я уже исцелен. Поэтому, Господи, я буду лежать здесь и прославлять Тебя, пока мое исцеление не проявит себя.

Я начал шепотом повторять: «Слава Господу. Слава Богу. Аллилуйя! Благодарю Тебя, Иисус». Через десять минут я уже смог немного приподняться, опершись на локти. Силы возвращались ко мне. Вскоре я смог поднять руки, и мой голос стал громче. Через два часа я твердо стоял на ногах, а мои возгласы «Слава Господу» были слышны за несколько миль!

Так этот человек получил результат, но только после того, как пришел в согласие со Словом Божьим.

Святой Церковью читается Евангелие от Матфея. Глава 18, ст. 18-22; глава 19, ст. 1-2, 13-15.

18.18. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе.

18.19. Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного,

18.20. ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

18.21. Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?

18.22. Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз.

19.1. Когда Иисус окончил слова сии, то вышел из Галилеи и пришел в пределы Иудейские, Заиорданскою стороною.

19.2. За Ним последовало много людей, и Он исцелил их там.

19.13. Тогда приведены были к Нему дети, чтобы Он возложил на них руки и помолился; ученики же возбраняли им.

19.14. Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное.

19.15. И, возложив на них руки, пошел оттуда.

(Мф. 18, 18-22; 19, 1-2, 13-15)

Царство Божие есть царство мира и смирения, царство единодушия и любви. Вот почему Спаситель указывает, что прощение наших грехов зависит от нас самих, что суд Божий над нами - в нашей же власти: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18, 18).

Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет: «Спасение твое в твоих руках, в твоей власти, человек. Будешь прощать другим обиды, погрешности, и тебе прощены будут твои грехи, и ты, со своими частыми прошениями у Бога, не отойдешь никогда от Него бедным, и будешь сподобляться от Него великих и богатых милостей. Ты простишь не многие грехи ближнему, сравнительно с твоими грехами перед Богом, а тебе Бог простит бесчисленные прегрешения».

И так как сила учеников и вообще всех верующих основывается на внутреннем духовном единении верующих между собой и с Богом, то Спаситель научает: Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18, 19-20).

Святитель Хроматий Аквилейский замечает: «Какое значение для Бога имеет единодушие и согласие братьев, мы можем судить по тому факту, что Господь ясно говорит: Отец Небесный даст все просимое, если двое или трое в согласии будут просить. Ничего нет милее Богу, чем мир между братьями; ничего нет лучше, чем единодушие и согласие…»

Слова Христа о прощении обид ближним побудили Петра просить у Него дальнейших разъяснений, а потому он спросил: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? (Мф. 18, 21). Дело в том, что раввины учили, что человек должен прощать согрешающему против него брату три раза. Петр желал, очевидно, стать выше современных ему книжников и считал, что, увеличивая количество прощений до семи раз, он заходит намного дальше в своем великодушии.

Но Господь отвечает совершенно по-другому: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18, 22). То есть Спаситель указывает, что мы должны прощать людям неограниченное количество раз, прощать постоянно и всегда. Ведь ничто из того, что приходится прощать нам, не идет ни в какое сравнение с тем, что прощает нам Бог.

Когда же Господь пришел в Иудею, к Нему приступило множество народа, в том числе женщины с детьми. Вера народа была настолько велика, что одно возложение Господом рук считалось благословением для детей. Но ученики, стараясь уберечь Христа, не допускали к Нему детей. Увидев это, Господь сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное (Мф. 19, 14).

Блаженный Феофилакт поясняет: «Учит Он и “словом”, говоря, что таковых есть Царствие Небесное, кои имеют расположение детское. Дитя не превозносится, никого не унижает, незлобиво, бесхитростно, ни в счастье не надмевается, ни в скорби не уничижается, но всегда совершенно просто. Поэтому кто живет смиренно и незлобиво и кто принимает Царствие Божие как дитя, то есть без коварства и любопытства, но с верой, тот приятен пред Богом».

Не отвергая младенцев, но с радостью принимая их, Господь научает смиренномудрию и тому, что Царствие Божие необходимо принять в свое сердце с таким же чистым, невинным и непорочным расположением духа, какое бывает у малых, нравственно не испорченных детей.

Как дети полностью доверяют родителям, так и мы, дорогие братья и сестры, должны доверять Господу, преклоняясь перед Его величием, сохраняя способность повиноваться Ему, прощать и просить оставления грехов, с благодарностью и смирением принимая Его бесценную любовь.

Помогай нам в этом Господь!

Иеромонах Пимен (Шевченко)

В чем разница между Вселенскими Соборами и нашими собраниями, кроме масштабов обсуждаемых вопросов? Размышляет священник Константин Камышанов.

Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

Где это место? Во-первых, в храме. Все участвуют в службе. Дьякон и священник возглашают, певчие - воспевают, народ молится, и Господь приходит. А еще где? Да, пожалуй, нигде. Разве что там, где праведники кладут жизнь друг за друга, Христа ради надрываются волонтеры, трудятся мирные герои автобуса «Милосердие». Разве только там, где иноки постом и молитвой ищут Бога.

После службы прихожане любят поговорить. Как они говорят? Обмениваются монологами, терпят и ждут своей очереди высказаться сполна. В таких беседах даже священнику трудно вставить слово. Это когда уже успокоятся, сядут за стол, начнут пить чай, то тогда только можно священнику начать речь, а так - молчи. Монолог - вообще, профболезнь «православных». Никто никого не слушает.

Все говорят. В миру народ еще как-то тормозит, потому что устает, потому что нет охоты пересказывать вранье газет и телевидения. А вот мы уверены, что наша правда коренится в основах мироздания, и поэтому глухи ко всему, что не является собственным мнением. У нас железная непробиваемость, и все мы «на нервах»

Сражаются одни «православные» издания с другими, журналисты с журналистами. Сражается профессура. И получается, что там, где собираются якобы «во имя Христа», сплошь шум и драка.

Умение слушать или, что еще реже, принимать речь ближнего - редкая вещь. Настолько редкая, что люди готовы ехать через всю страну к человеку, умеющему слушать. К такому, как Иоанн (Крестьянкин), который умел слушать Бога и людей. И это умение превращало его самого в счастливого человека, а тех, кто умел слушать его советы - в счастливых людей

Революция сожгла почти весь духовный слой, накопленный Россией за тысячу лет. Она вылущила из культуры голое зерно первородного греха. Он заключается в крайнем ожесточенном эгоцентризме. Неважно, мал человек или велик, он как вселенский волдырь или нарыв очень болезненно воспринимает любое сомнение в своем достоинстве, во всем видит покушения на права и свободу.

В советском человеке преднамеренно уничтожали личность и воспитывали, как говорили коммунисты, «трудящуюся массу». И вот результат - болезненная реакция на любое прикосновение к любимому «Я». На волдырь можно только нежно дуть, мазать его дермаколом или вареньем.

Понятно, почему политическим идеалом этой суммы эгоистов на сегодня, является новая Запорожская Сечь или анархия батьки Махно, где каждый сам за себя, без руля и без ветрил. Подспудная, безбрежная и древняя мечта о дикой вольнице захватила умы новых революционеров сполна, словно и не бывало тысячи лет государства, словно наши учителя-греки приснились нам. «Супер-Я»пост-советского человека готово облаком покрыть весь мир.

О празднике памяти отцов шести Вселенских соборов писалось много. Есть краткие характеристики их деяний. Но сегодня хотелось бы обратить внимание на удивительный феномен - умение коллективом обретать Истину. И обратить внимание на важный прикладной вывод о том, что непогрешимы только Соборы. А все остальные владеют истинной отчасти.

Даже харизматичные сельские батюшки, даже герои «православных» блогов и профессура, даже простой начитанный прихожанин или прихожанка «вся на чудесах», могут ошибаться. Ошибку изнутри невозможно заметить. Тонкий человек может уловить отшествие благодати при ошибке. А простой христианин может, при хорошем воспитании, догадаться об ошибке из мнения собеседника.

Беседа людей, собранных во имя Бога, - важная часть настройки внутреннего компаса правды. Если уметь слушать. Если уметь помолчать, когда не спрашивают. Если уметь делать паузу. Если разрешать Богу вставить Свое слово. Если уметь наслаждаться словом Божиим

У нас не то, что собор, в семье нет мира. Пишут статьи «Семья - школа терпения», «Семья - искусство договариваться», где описываются рецепты закоренелым эгоистам. Зайдем на любой «православный» блог или форум. Кажется, поубивали друг друга или сожгли бы дотла, измельчили бы в молекулы без права воскресения. Первородный грех обманывает людей в том, что они абсолютно правы везде и всегда. Ну а если мы всегда правы, то почему мы не поступаем так, как святые отцы?

У нас нет духа поступить как свт. Спиридон Тримифунтский. Не ученого философии мужа не хотели выпускать на форум. Он прорвался и, чтобы доказать троичность Бога, сжал кирпич в ладони. Из кирпича вышел огонь, вода и глина.

У нас нет смелость заушить Ария, как это сделал другой святитель - Николай Мир-Ликийский.

У нас нет внутри глаголов Бога, как у святителя Иоанна Златоуста, чтобы к ним начали прислушиваться.

Даже на греческих форумах и ареопагах босоногие греки, не христиане, умели выслушать (!!!) друг друга и принять общее решение. А мы в собраниях принимаем интриги и обиды.

Этих слов когда-то не было в природе. Они родились на первом Вселенском соборе:

Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша, яже на небеси и на земли; нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего, и воплотившася и вочеловечшася, страдавша и воскресшего в третий день, и восшедшего на небеса, и паки грядущего судити живым и мертвым. И во Святого Духа.

Сегодня невозможно представить чтобы «православные», собравшись вместе, могли обсуждать подобное, не уничтожив друг друга.

Дело не только в культуре общения, осознании важности умения договариваться или в презрении к шумным варварским собраниям. Это на вече или в дикарских демократиях прав тот, кто сильнее буянит на площади. Все-таки культура диалога, принятая в Европе, это не только некий этический феномен или условность. Это еще и базис надстройки культуры христианства.

Чертеж, по которому эта надстройка созидается, дается верующим во Христа Святым Духом. Святым Духом была водима рука апостолов. Святой Дух восприняли отцы Вселенских Соборов. Решения соборов богодухновенны. Вот цитата из деяний Превого Собора:

Сообщаемый Христом истинный γνώσις не есть только «учение ο нетлении», но и самый факт нетления. Он Свою плоть через смерть привел к нетлению и для верующих в это спасительное значение Его смерти и воскресения преподал Евхаристию как «лекарство бессмертия». Евхаристия - это «лечебное средство, чтобы не умереть»!

Такие слова не могли возникнуть в голове человека замкнутого на себе, своей логике и опыте. Это слова человека видящего и слышащего Бога. Вот как благодаря умению слышать, реалистически понимается искупление и спасение - это новое миротворение!

Деформация христианских сообществ произошла не только на личностном уровне. После раскола католики провели четырнадцать соборов. Последний из них, привнесший огромное количество фундаментальный изменений, прошел в 1965 году. Православный мир говорит о грядущем Восьмом Вселенском соборе - как о попытке восстановить соборную жизнь Ойкумены. Мы ощущаем нехватку воздуха при решении проблем современности в одиночку.

«Константинопольский патриарх Варфоломей, который в семье православных народов является первым среди равных, настроен на то, чтобы провести этот собор в ближайшие годы. Когда недавно он был в Москве, то сказал, что хотел бы созвать собор в течение одного года или двух, максимум трех лет», - сказал глава Отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Волоколамский Иларион в беседе с журналистами в Варшаве.

В конце мая патриарх Константинопольский Варфоломей, посещая Россию, заявил, что принято решение ускорить процесс подготовки Всеправославного собора, отметив, что итоги этого исторического мероприятия «будут иметь величайшее значение для всего православного мира», сообщает сайт ОВЦС.

Но и здесь разномыслие. Многие пастыри боятся и предупреждают о не нужности этого собора. Однако Дух Святой все устроит к лучшему. Что не от Бога, то распадется, а что Ему угодно, то все равно будет.

Человеку не в силах умерить собственный эгоизм своими внутренними силами. Только внешняя благодать Бога позволяет нам любить друг друга и находить истину. Пытаясь, найди истину в недрах своего Я, мы увядаем и удаляемся от людей и Бога.

Вместо собора в семье, в миру мы везде творим кафедру своему монологу. Мы обкрадываем себя, беспрестанно поучая в том, чего не познали жизнью и сердцем. Если развит ум, но атрофировано «сердце» и нет практики, то у такого человека голова стремится вперед, а ноги заплетаются, и он падает. Соединение равного развития ума, сердца и жизни приносит истинную мудрость. Без этого человек похож на урода с большой головой и недоразвитыми ногами и телом.

Мы не только окрадываем себя, но и травмируем наших близких этой «кривой» мудростью. И вместо того, чтобы стяжать близость Христа, собираем злость и обиды. Не имея Божией правды, мы все время обижаемся. Это верный симптом закупоренности.

Мы не только окрадываем и раним людей, мы захлопываемся для Бога. Таким образом, наш крестик мы превращаем из свидетельства общности со Христом просто в кусок металла. Печать Дара Духа Святого была положена на каждого из нас, христиан, а мы пытаемся закрыться эгоизмом как зонтиком от Духа, безумствуя на форумах и постоянно извергая потоки никому не нужных слов. Мы взяли Божий дар - Слово - и используем его себе на корысть.

Пусть память святых Отцов Шести Вселенских Соборов выразится у нас не дежурным приветствием

Здрасте, с праздничком!

Соборы со Второго по Шестой были христологическими. Церковь уясняла для себя природу личности Христа. То есть, узнавала Его и понимала степень близости. Поэтому этот день пусть станет и для нас нашей попыткой услышать Христа, услышать друг друга и увидеть друг в друге отражение Бога. Попробовать престать искать себя в каждом зеркале. Попробовать осознать слова Бога:

Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

Попробовать узнать, а как это - Христос посреди нас?

Однажды к Силуану Афонскому пришли «великие» кавказские старцы с модным тогда учением и стали агитировать «простеца». А он спросил:

Ты это говоришь в Духе или от себя?

А что это? - отвечал кавказский подвижник. Спросил, задумался, замолчал и отошел. У него хватило духовной культуры для того, чтобы замолчать и задуматься.

И наконец, преподобный Серафим Саровский дает урок того, как Бог бывает между людьми:

«Что же чувствуете Вы теперь?» - спросил меня о. Серафим. - Я отвечал: «Необыкновенно хорошо». - «Да как же хорошо-то?» - спросил он, - Что же именно-то?» Я отвечал: «Такую тишину и мир в душе моей, что никаким словом то выразить Вам не могу». - «Это, Ваше Боголюбие, тот мир,- сказал о. Серафим,- про который Господь сказал ученикам: Мир мой даю вам, не яко же мир дает, Аз даю вам. Аще бы от мира были бысте, мир убо свое любил бы; но якоже избрах вы от мира сего, сего ради ненавидит вас мир. Обаче дерзайте, яко Аз победих мир (Иоан. 14, 27; 15, 19; 15, 33). Вот этим-то людям, ненавидимым от мира сего, избранным же от Господа, и дает Господь тот мир, который в себе теперь Вы чувствуете.

Ну уж теперь нечего более, кажется, спрашивать Вам, Ваше Боголюбие, каким образом бывают люди в благодати Духа Святаго; а будете ли Вы помнить теперешнее явление неизреченной милости Божией, посетившей нас?

Не знаю, Батюшка,- сказал я ему,- удостоит ли меня Господь Бог навсегда помнить - и так живо и явственно, как я теперь это чувствую.

И он сказал:

А я мню, что Господь поможет Вам навсегда удержать в памяти Вашей.

Вот какой плод должна приносить встреча христиан между собой, потому что: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них.

Умение слушать или, что еще реже, принимать речь ближнего - редкая вещь. Настолько редкая, что люди готовы ехать через всю страну к человеку, умеющему слушать. К такому, как , который умел слушать Бога и людей. И это умение превращало его самого в счастливого человека, а тех, кто умел слушать его советы - в счастливых людей

У нас нет духа поступить как . Не ученого философии мужа не хотели выпускать на форум. Он прорвался и, чтобы доказать троичность Бога, сжал кирпич в ладони. Из кирпича вышел огонь, вода и глина.

У нас нет смелости заушить Ария, как это сделал другой святитель - .

У нас нет внутри глаголов Бога, как у , чтобы к ним начали прислушиваться.

Этих слов когда-то не было в природе. Они родились на первом Вселенском соборе:

Человеку не в силах умерить собственный эгоизм своими внутренними силами. Только внешняя благодать Бога позволяет нам любить друг друга и находить истину. Пытаясь найти истину в недрах своего Я, мы увядаем и удаляемся от людей и Бога.